Ухо для Ван Гога

Как известно, эпоха относительной демократии для советской творческой интеллигенции закончилась в 1962 году. Никита Хрущёв посетил художественную выставку в Манеже и обозвал всех авангардистов непечатно. Других слов для творчества скульптора Эрнста Неизвестного, художника Владислава Зубарева и иже с ними у главного коммуниста Страны Советов просто не нашлось.

Прошу прощения у читателя, но процитирую цензурную часть оценки Хрущёва. «Что это за лица? Вы что, рисовать не умеете? Мой внук и то лучше нарисует! … Что это такое? Как вы можете так писать? Есть у вас совесть?» Удивительно, но практически то же самое я слышал от моего друга и одноклассника Сашки Петрова, когда в десятом классе пытался его убедить, что в мире живописи могут существовать не только Шишкин и Айвазовский. Альбомы с репродукциями импрессионистов вызывали у моего дружка лишь скептическую ухмылку. И это при том, что Сашка был вовсе не дремучим пареньком из глухой деревни, а вполне начитанным десятиклассником рязанской средней школы. И даже одно время посещал занятия художественной школы Дворца пионеров. Однако столкнуть его с абсолютной уверенности, что главный талант художника заключается в максимально точном копировании окружающей реальности, было практически невозможно. «Мазня всё это! Да любой ребёнок нарисует не хуже, чем твой Матисс!» – пренебрежительно ронял Петров, закрывая очередной альбом с репродукциями. «Мазня?! – возмущался неокрепшим баритоном автор этих строк. – Ну тогда поехали в выходные на выставку импрессионистов в Пушкинский музей, и посмотрим, что ты после этого скажешь». – «Хорошо, – соглашался яростный сторонник реализма. – Только потом идём в Третьяковку смотреть Сурикова и Репина». И мы поехали…

Благотворная истерика

– Честно говоря, для меня до сих пор остаётся загадкой наша тогдашняя эмоциональная реакция, – признаётся известный питерский скульптор Александр Петров. – Помнишь, как после Пушкинского мы сели на лавку в скверике и начали неудержимо смеяться? Ведь это была самая настоящая истерика. Одно могу сказать совершенно точно – наша тогдашняя поездка основательно перевернула мои мозги. Нет, Сурикова и Айвазовского я любить не перестал. Но понял, что есть и другое видение мира. И оно не менее прекрасно…

Непосредственное знакомство с работами Дега, Сезанна, раннего Пикассо действительно стали для моего школьного друга важным событием. Настолько, что он передумал поступать в мореходку и пошёл в подмастерья к рязанскому скульптору Антонине Усаченко, а после армии поступил в Строгановское училище.

– Возможно, моё призвание просто дремало где-то внутри до поры до времени, – размышляет Александр Петров. – И эта экскурсия была мощным эмоциональным толчком… Но одно могу сказать совершенно точно, без неё я бы ещё долго считал «передвижников» единственно правильной дорогой в искусстве.

Коммунисты и шизофреники

К слову сказать, мнение моего одноклассника практически полностью совпадало с официальной государственной точкой зрения. После короткого взлёта советского авангарда в 20-30-е годы прошлого века, после Шагала, Малевича, Родченко, Кандинского, в СССР надолго укрепилось мнение, что все эти шалости советскому народу ни к чему. Более-менее снисходительно пролетарская критика относилась к творчеству импрессионистов. И то – строго определённого периода. Уже Ван Гог и Гоген считались буржуазными пессимистами. Первый по причине отрезания мочки собственного уха, второй – из-за поездки на Таити и противопоставления туземцев современной цивилизации.

Странное дело, но даже левацки настроенные Пикассо, Леже, Сикейрос не могли завоевать право на полноценное признание в Советском Союзе. Нет, конечно, к ним относились лучше, чем к «шизофренику» Сальвадору Дали и «витебскому маляру» Марку Шагалу. Однако, как писал один из главных теоретиков советского искусства товарищ Жданов, «если бы Пабло Пикассо работал в русле социалистического реализма, то достиг бы гораздо более значительных высот как профессионал».

– Собственный авангард в СССР было принято не замечать, – печально усмехается рязанский художник Евгений Рыков. - После той самой разгромной выставки в Манеже, где Никита Сергеевич заклеймил позором всех, кто не хотел прославлять завоевания социализма, было запрещено публично демонстрировать работы, не имеющие официального одобрения Союза художников. За одно упоминание в печати фамилий Сидура, Целкова, Неизвестного, Збарского можно было поплатиться должностью. А потом была «бульдозерная выставка» 1974 года. Тут уж с авангардистами вовсе не церемонились. Просто милиция и дружинники разогнали всех собравшихся в парке на окраине Москвы, а полотна буквально смешали с грязью при помощи поливочных машин и бульдозеров. Те, кто не выдерживал эту пытку молчанием, всеми правдами и неправдами перебирались на Запад. Остальные сходили с ума, спивались или «наступив на горло собственной песне» пытались писать знатных доярок и строителей БАМа.

В очереди за Рафаэлем

У нас в Рязани, как, впрочем, и во многих провинциальных городах, отношение к «неофициальному» искусству было ещё категоричней. Помню, как в середине 70-х после открытия очередной выставки местного отделения Союза художников один маститый живописец, от души попив чайку, наставлял молодых творцов: «Я бы этому вашему Ван Гогу насильно ухо на место пришил. Он и с двумя ушами ничего путного написать не мог, а уж с одним и подавно». Молодые творцы иронически улыбались, но возражать мастеру было себе дороже. От него во многом зависели заказы и возможность выставляться. Справедливости ради нужно отметить, что человеком он был незлобивым, хотя и малообразованным.

– В эпоху застоя у нас было очень модно собираться в мастерских молодых художников, – вспоминает преподаватель рязанского музучилища Нина Волгина. – Они тогда находились в помещениях нынешней Областной филармонии. Для нас эти посиделки с сухим вином и спорами об искусстве были настоящим ликбезом. В такой мастерской я впервые познакомилась с картинами Сальвадора Дали, влюбилась в творчество Марка Шагала, узнала об Александре Бенуа, Николае Сомове и других художниках «Мира искусства». В 80-е мы не пропускали ни одной выставки наших рязанских графиков – Сергея Ковригина и Вячеслава Шестакова. Специально ездили в столицу, чтобы, отстояв огромную очередь, своими глазами увидеть работы Рафаэля и Веласкеса.

По словам Нины Волгиной у рязанских любителей изобразительного искусства были свои критерии оценки творчества современников. И они значительно отличались от официальных. Во всяком случае, далеко не все восхищались полотнами Ильи Глазунова и Александра Шилова.

– Именно в то время мы научились отличать конъюнктуру и «китч» от настоящего искусства, – уверена Нина Петровна. – Возможно, поэтому и сегодня моё мнение о произведениях того или иного художника иногда расходится с точкой зрения большинства. Хотя я не специалист, и стараюсь никогда не навязывать своих взглядов.

Ах, Нина Петровна, Нина Петровна… Возможно, это самый главный урок, который вы вынесли из своей «художественной молодости». Казалось бы, сегодня все направления имеют равные права на внимание зрителя. Но давняя привычка «расставлять идеологические акценты» и решать за нас с вами, что хорошо, а что недопустимо, оказалась чрезвычайно живучей. И волей-неволей вспоминаешь о желании маститого рязанского художника приставить на место отрезанное ухо Ван Гога, чтобы неповадно было смотреть на мир другими глазами...

КСТАТИ: Скандал, разгоревшийся в западной прессе после «бульдозерной выставки», вынудил власть буквально через несколько недель организовать «показательную» экспозицию «разрешённых» авангардистов в Измайловском парке г. Москвы. Мало кто знает, что большинство художников отказались в ней участвовать, и главной «изюминкой» разрешённого авангарда стали работы Ильи Глазунова...